В. А. Будучев. «Капитанская дочка»: репрезентации национальной культуры и гуманистические ценности в историческом романе А. С. Пушкина

В. А. Будучев (Париж, Франция)

«Капитанская дочка»: репрезентации национальной культуры и гуманистические ценности в историческом романе А. С. Пушкина

Транскультурное конструирование национальных историй по методу Вальтера Скотта Роман Александра Сергеевича Пушкина «Капитанская дочка» вписывается в общеевропейскую литературную традицию. Он подвержен влиянию жанра, создателем которого является Вальтер Скотт. Сам Пушкин отзывался о Вальтере Скотте как о «шотландском чародее», «который увлек за собой целую толпу ‟подражателейˮ, действие которого ‟ощутительно во всех отраслях ему современной словесностиˮ» [2, с. 13]. Как объясняет Виктор Листов, «…где-то в середине двадцатых он задумывался над тем, как написать роман, и даже одному из приятелей предсказывал, что заткнёт за пояс самого Вальтера Скотта» [3]. Таким образом, мы можем наблюдать непосредственное влияние Вальтера Скотта на вышедший в свет в 1836 году исторический роман Пушкина. При этом речь идет не об отдельном интересе со стороны Пушкина к творчеству Вальтера Скотта, а о волне в европейской литературе, созданной шотландским писателем. Как отмечает Анн-Мари Тиэсс, представление истории по методу Скотта пользуется популярностью у историков и у литераторов девятнадцатого века. За несколько лет жанр исторического романы завоёвывает небывалую популярность и создает новый способ восприятия национальной истории.  Роман Скотта был перенят Бальзаком, Дюма и Гюго, Гоголем и Пушкиным [5, с. 136].

Влияние Скотта связано с характерной для его времени тенденцией, создающей представления о национальной идентичности. Исторический роман выступал, с этой точки зрения, местом осознания национальных обычаев, привычек, костюмов, национальных героев и национальных характеров. Как объясняют Б. М. Жачемукова и Ф. Б. Бешукова, для В. Г. Белинского, «развитие исторического романа в русской литературе было связанно с проявлением ‟духа времениˮ, ‟всеобщим и можно сказать всемирным направлениемˮ» [2, с. 15]. Таким образом, речь идет не только о литературном, но прежде всего о политическом течении, которое находит свое выражение в литературе. Национальная идентичность вовсе не появляется в европейских обществах XIX века в результате осознания представителями национальных культур их самобытности, а создается литераторами, которые посредством жанра исторического романа формируют репрезентации о самобытности национальных культур. 

В отличие от критиков  С. П. Шевырева и О. И. Сенковского, В. Г. Белинский не связывает русский исторический роман с деятельностью Вальтера Скотта, а говорит о духе времени и о национальном самосознании, которые предопределили интерес к жанру исторического романа в России [2, с. 15]. При этом Вальтер Скотт все же остается основоположником жанра, участвующего в создании национальных самосознаний. 

Нужно отметить, что в начале XIX века национальные истории, как и способы их преподнесения, еще не были сконструированы. Как объясняет Анн-Мари Тиэсс, нарратив о национальных предках олицетворяет национальную историю, но сами представления о ней не полны [5, с. 133]. Исторический роман Вальтера Скотта является революционным литературным жанром, который дополняет национальный исторический конструкт. Он с невероятной быстротой и большим успехом распространяется среди литераторов европейского континента. Автор опирается на модель исторического повествования, которая создает репрезентации национальных историй. С помощью исторического романа Скотт включает в интригу романа детальное описание признаков национальной культуры посредством создания декора, объектов культуры и костюмов персонажей [5, с. 131], а также «привычек, обычаев, понятий, предрассудков людей прошлого. С особой тщательностью воссоздавался в историческом романе бытовой и исторический фон эпохи» [2, с. 14]. Таким образом, Скотт создает универсальную модель исторического романа, которой пользуются европейские литераторы XIX века.

Роман Пушкина вписывается в данную традицию. Он участвует в формировании представлений о национальной идентичности, но не ограничивается этим. Вместе с тем, «Капитанская дочка» является примером утверждения универсальных ценностей в духе Просвещения, которые остаются современны и сегодня.

«Капитанская дочка» – произведение по скоттовской сюжетной линии

Историческому роману по скоттовскому методу свойственен определенный способ описания статистики прошедшего времени и определенный набор сюжетообразующих мотивов, которые находят свое отражение в «Капитанской дочке». Среди них – путешествие, любовь,  интрига, погружающая героев в исторический контекст [2, с. 13].  

В «Капитанской дочке» общая интрига непосредственно связана с путешествием Петра Гринева и с историей любви.  Юрий Лотман указывает на симметричность композиции романа, в котором любовь между Машей и Петром Гриневым символизирует связь между дворянским и крестьянским мирами: «Сначала Маша оказывается в беде: суровые законы крестьянской революции губят ее семью и угрожают ее счастью. Гринев отправляется к крестьянскому царю и спасает свою невесту. Затем Гринев оказывается в беде, причина которой на сей раз кроется в законах дворянской государственности. Маша отправляется к дворянской царице и спасает жизнь своего жениха» [4]. 

Маша Миронова, которую Петр Гринев встречает в Белогорской крепости, является ключевым персонажем. Как отмечает Тамара Баталова, она «становится центром ряда коллизий – поединка Гринёва со Швабриным, возвращения Петра Андреича в захваченную пугачёвцами Белогорскую  крепость, а, следовательно, и его ареста. Благодаря этому происходит движение сюжета» [1, с. 123]. Так, развитие интриги происходит посредством истории любви, что является привычным для конструкции исторического романа по скоттовскому принципу. 

Как отмечает Анн-Мари Тиэсс, в произведениях Вальтера Скотта реально существовавшие исторические личности соседствуют с вымышленными персонажами [5, с. 135]. Роману Пушкина также присуща связь между вымыслом и реальными историческими персонажами (Пугачев и Екатерина II). При этом повествование об исторических персонажах вовсе не отличается исторической точностью. Ни Скотт, ни Пушкин не стремятся к воссозданию исторической реальности, а создают художественное представление об истории. Недаром Виктор Листов отмечает, что «ни в "Капитанской дочке", ни в других своих произведениях Пушкин не создал целостной истории России. Да, собственно, он, вероятно, к этому и не стремился» [3]. 

Необходимо отметить присутствие однозначно отрицательных героев, к которым мы можем отнести Швабрина, а также положительных стереотипных персонажей. Так, верный слуга Савельич готов пожертвовать собой не только за Петра Гринева, но и за барское имущество. Сцена чтения письма Савельича Пугачеву, в котором он просит огласить перечень разграбленного имущества Гринева, выступает тому подтверждением. Верный слуга осознает опасность подобного публичного обращения к Пугачеву, но как отмечает Савельич, «я человек подневольный и за барское добро должен отвечать». Таким образом, автор создает стереотипный персонаж слуги, для которого долг перед господином стоит выше собственной жизни. Это качество Савельича проявляется и в момент, когда Петр Гринев решается отправиться из Оренбурга в Белогорскую крепость для спасения своей возлюбленной, вопреки смертельной опасности, которая его подстерегает. Узнав о решении господина оставить его в Оренбурге, Савельич противится ему: – « Что это ты, сударь? – прервал меня Савельич. – Чтоб я тебя пустил одного! Да этого и во сне не проси. Коли ты уж решил ехать, то хоть пешком а пойду за тобой, а тебя не покину. Чтоб я стал без тебя сидеть за каменной стеною! Да разве я с ума сошел? Воля  твоя, сударь, а я от тебя не отстану». Данный идеальный персонаж верного слуги также является наследием творчества Вальтера Скотта. Но важным для нас является не только то, что существует влияние Вальтера Скотта на творчество Александра Пушкина, а еще и то, что «Капитанская дочка», как любой вальтер-скоттовский исторический роман, участвует в формировании атрибутов национальной идентичности.

Белогорская крепость как воплощение русской культуры

Виктор Листов утверждает, что Пушкин «избавляет читателя от пейзажей, от описания одежды, внешности, каких-то погодных условий» [3]. Несомненно, внимание в первую очередь уделено характеру персонажей и основной интриге. Но при этом Пушкин иллюстрирует национальную  культуру по привычной для исторического романа схеме. Ключевые моменты непременно сопровождаются описаниями быта, природы, одежды, пищи, внутреннего интерьера. Лаконичность описаний не умаляет их значимости. Недаром в доме Мироновых подают Петру Гриневу щи, а  снаряжая его в дорогу, родители снабжают дорожную его кибитку узлами с булками и пирогами.  

Так, дорога  Гринева в Оренбург знакомит читателя с пейзажами русской земли: «Я приближался к месту моего назначения. Вокруг меня простирались печальные пустыни, пересеченные холмами и оврагами. Всё покрыто было снегом. Солнце садилось. Кибитка ехала по узкой дороге, или, точнее, по следу, проложенному крестьянскими санями». Речь идет об одном из ключевых моментов в романе, который предопределяет встречу Гринева с Пугачевым и развитие сюжетной линии романа: «Лошади бежали дружно. Ветер между тем час от часу становился сильнее. Облачко обратилось в белую тучу, которая тяжело подымалась, росла и постепенно облегала небо. Пошел мелкий снег – и вдруг повалил хлопьями. Ветер завыл; сделaлась метель. В одно мгновение темное небо смешалось со снежным морем. Всё исчезло». Описание метели предваряет встречу Гринева с Пугачевым, но само оно является центральным. Оно описывает русскую зиму, которая наполнена стихией и которая является самим олицетворением глубинной России.  Другой отрывок, описывающий природу во время дороги Гринева в Белогорскую крепость, также играет важную роль: «Дорога шла по крутому берегу Яика. Река еще не замерзла, и ее свинцовые волны грустно чернели в однообразных берегах, покрытых белым снегом. За ними простирались киргизские степи [...]. Я глядел во все стороны, ожидая увидеть грозные бастионы, башни и вал; но ничего не видал, кроме деревушки, окруженной бревенчатым забором. С одной стороны стояли три или четыре скирды сена, полузанесенные снегом; с другой скривившаяся лестница, с лубочными крыльями, лениво опущенными». Пушкин описывает Россию, удаленную от столицы, крестьянский быт, крестьянские постройки, которые вовсе не отличаются неприступностью. Петр Гринев удивлен тем, что крепость имеет мало общего с воображаемыми им неприступными сооружениями, но это удивление может быть воспринято как признак оторванности молодого дворянина от истинной, глубинной России. В этом случае, Белогорская крепость может рассматриваться как само воплощение национальной культуры, берущей истоки в крестьянском быте, которую открывает для себя молодой дворянин. Описание избы, в которой селится Гринев, позволяет нам ощутить пушкинскую глубинную Россию: «Урядник привел меня в избу, стоявшую на высоком берегу реки, на самом краю крепости. Половина избы занята была семьею Семена Кузова, другую отвели мне. Она состояла из одной горницы, довольно опрятной, разделенной надвое перегородкой. Савельич стал в ней распоряжаться; я стал глядеть в узенькое окошко. Передо мною простиралась печальная степь. Наискось стояло несколько избушек; по улице бродило несколько куриц. Старуха, стоя на крыльце с корытом, кликала свиней, которые отвечали ей дружелюбным хрюканьем». Жители, населяющие этот мир, – также стереотипные положительные персонажи: «Иван Кузмич, вышедший в офицеры из солдатских детей, был человек необразованный и простой, но самый честный и добрый <...>. Василиса Егоровна и на дела службы смотрела, как на свои хозяйские, и управляла крепостию так точно, как и своим домиком». Семья Мироновых наделена лишь положительными качествами. Она олицетворяет эту неизвестную доселе Петру Гриневу Россию, сохранившуюся в Белогорской крепости. На её образ и опирается Пушкин при описании анцестральной национальной культуры.

Изба Пугачева: между карикатурой и композитом русской культуры

Пушкин идеализирует крестьянский мир. Как подчеркивает Ю. Лотман, «крестьянский уклад жизни овеян своей поэзией» [4]. Именно эта поэтичность и является наследием Скотта.  С этой точки зрения, очень важно отношение автора к образу Пугачева. Согласно Тамаре Баталовой, «в «Капитанской дочке» выведены такие личностные черты самозванца, которые дают возможность воспринимать его как персонифицированную жестокость» [1, с. 122]. Так, автор отводит Пугачеву роль негативного персонажа. Однако при анализе произведения складывается впечатление, что у Пушкина Пугачев вовсе не прямолинейно-отрицательный персонаж, или по крайней мере не только отрицательный. Юрий Лотман указывает на то, что «Капитанская дочка» – это столкновение двух миров – крестьянского и дворянского [4], каждый из которых имеет собственную этику. Соответственно, персонажи, принадлежащие к двум мирам, не могут быть однозначно положительными или отрицательными героями. Исключение, пожалуй, составляет лишь Швабрин – единственный определенно отрицательный персонаж. Его отрицательность, кроме насилия и отсутствия добродетели, свойственных Швабрину, определяется и тем, что, отступив от дворянского мира, он никоим образом не приблизился к крестьянскому. 

Так как Пушкин с симпатией относится к крестьянскому миру, описание избы Пугачева стоит рассматривать не только как карикатуру царского жилища, но и как место выражения крестьянской – анцестральной культуры. Возможно, речь идет о слиянии между атрибутами крестьянской и дворянской культуры, о некоем композитном мире, олицетворяющем Россию в её многообразии: « Я вошел в избу, или во дворец, как называли ее мужики. Она освещена была двумя сальными свечами, а стены оклеены были золотою бумагою; впрочем, лавки, стол, рукомойник на веревочке, полотенце на гвозде, ухват в углу и широкий шесток, уставленный горшками, – всё было как в обыкновенной избе». Все из описанных объектов, кроме золотой бумаги, является атрибутами русской крестьянской культуры. Что касается золотой бумаги, она выступает здесь атрибутом самодержавия, привнесенным в крестьянскую избу и придающим легитимность власти «крестьянского царя». Юрий Лотман утверждает, что в пушкинском понимании, «и у дворян, и у крестьян есть своя концепция законной власти и свои носители этой власти, которых каждая сторона с одинаковыми основаниями считает законными» [4]. Таким образом, «рукомойник на веревочке» может рассматриваться не как признак нелегитимности власти самозванца, а как признак принадлежности его к крестьянской культуре, из которой он черпает законность и легитимность. Что же касается золотой бумаги на стенах избы, речь идет об адаптировании атрибута власти к условиям среды, в которой находится Пугачев. Ведь по сути, если отбросить принципы дворянской эстетики, золотая бумага пугачевской избы принципиально не отличается от золоченых стен екатерининских дворцов. И за изысканным золотым убранством, и за золоченой бумагой кроются общие репрезентации, сопровождающие держателя власти. 

Последующие описания автора («Две молодые казачки, дочери хозяина избы, накрыли стол белой скатертью, принесли хлеба, ухи и несколько штофов с вином и пивом»), продолжают описание атрибутов крестьянской культуры и закрепляют представления об образе жизни русского крестьянства, который воспроизводится Пугачевым и свидетелем которого становится Гринев.

Так, пушкинский исторический роман опирается на скоттовское наследие. Это видно не только из сюжетной линии, но и по выбору персонажей и описанию атрибутов национальной культуры.  Роман играет и идеологическую роль. Симпатия по отношению к крестьянской культуре является отличительной чертой эпохи формирования национальных культур через деятельность литераторов. В этом смысле пушкинская «Капитанская дочка» может рассматриваться как отражение общей тенденции в европейской литературе, но с учетом национальной специфики и политических взглядов автора. В рамках  общеевропейского контекста интерес к культуре предков, якобы сохранившейся в наиболее чистой форме в крестьянской культуре, был продиктован борьбой против доминирования французской культуры на европейском континенте. Что же касается «Капитанской дочки», речь идет об эпохе царствования Екатерины II. Стоит напомнить, что немецкая принцесса пришла к власти с помощью дворцового переворота, и что легитимность её власти могла бы ставиться под вопрос. Таким образом, если, без всякого сомнения, власть Пугачева не была легитимной, законность власти ранней Екатерины так же могла быть подвергнута сомнению. Интрига «Капитанской дочки» развивается именно в этот исторический период поиска легитимности своей власти Екатериной II, для которой Пугачев был реальной угрозой. Симметричность композиции романа, о которой мы упоминали выше, возможно, говорит о том, что Пушкин не отдает предпочтения власти монарха, не наделяет императрицу большей добродетелью, чем крестьянского самозванца. Эта гипотеза имеет право на существование,  тем более ввиду того, что Пушкина вряд ли  можно было бы отнести к сторонникам абсолютизма. 

«Капитанская дочка» как место выражения прогрессивных взглядов автора

Параллели между романом Пушкина и произведениями Вальтера Скотта вовсе не говорят о том, что «Капитанскую дочку» стоит рассматривать лишь как воплощение вальтер-скоттовского жанра в русском литературном пространстве. «Капитанская дочка» представляет собой намного больше, чем копию исторического романа Вальтера Скотта, адаптированного к российскому контексту. У Пушкина речь не идет лишь об обозначении признаков русской культуры и о её этнографическом описании. Роман Пушкина не концентрируется лишь на некоей национальной идентичности, берущей истоки в крестьянском укладе, но взывает к общечеловеческим, цивилизационным, прогрессивным ценностям. С этой точки зрения, как справедливо подчеркивает Виктор Листов, «речь идет о том, что вещь написана в русле далеко не только русской культуры, но и культуры мировой» [3].

Несмотря на симметричность композиции романа, на сопоставимость роли Пугачева и Екатерины II в «Капитанской дочке», было бы преувеличением говорить о революционных или о республиканских взглядах Пушкина. Так, строки Пушкина о русском бунте свидетельствуют о его негативном отношении к последнему: «Не приведи Бог видеть русский бунт, бессмысленный и беспощадный!». Однако, суммируя проявление политических взглядов в его творчестве, Юрий Лотман отмечает, что Пушкин пришел к убеждениям, согласно которым  свобода «…как личная независимость, полнота политических прав, в равной мере нужна и народу и дворянской интеллигенции, утратившей антинародные феодальные привилегии, но выковавшей в вековой борьбе с самодержавием свободолюбивую традицию. Борьба за уважение деспотом прав дворянина –  форма борьбы за права человека. С этих позиций народ и дворянская интеллигенция («старинные дворяне») выступают как естественные союзники в борьбе за свободу. Их противник – самодержавие, опирающееся на чиновников и созданную самодержавным произволом псевдоаристократию, ‟новую знатьˮ» [4].

Таким образом, Александр Пушкин отличается явно прогрессивными политическими взглядами. Но на наш взгляд, прогрессивность Пушкина выражается не столько в его политических взглядах, сколько в невероятной современности его взглядов и репрезентаций об устройстве общественной жизни. С этой точки зрения, и сегодня идеи выраженные Пушкиным в его историческом романе остаются прогрессивными. При этом «Капитанская дочка» не единственный пример прогрессивной прозы Пушкина. «Арапа Петра Великого» так же стоит рассматривать под данным углом.  В нем автор осуждает повседневный, обыкновенный, латентный расизм, в то время как само слово расизм еще не существовало, а европейские литераторы не уделяли проблеме расизма никакого внимания.

Весьма интересно повествование Пушкина о пытке, в котором он открыто противостоит данной практике:  «Пытка в старину так была укоренена в обычаях судопроизводства, что благодетельный указ, уничтоживший оную, долго оставался без всякого действия. Думали, что собственное признание преступника необходимо было для его полного обличения, – мысль не только неосновательная, но и совершенно противная здравому юридическому смыслу: ибо если отрицание подсудимого не приемлется в доказательство его невинности, то признание его и того менее должно быть доказательством его виновности <...>. Молодой человек! Если записки мои попадутся в твои руки, вспомни, что лучшие и прочнейшие изменения суть те, которые происходят от улучшения нравов, без всяких насильственных потрясений». Осуждение данной практики Пушкиным достаточно очевидно. При этом он не приемлет и насилие как таковое.

Интересно также мнение Пушкина о месте женщины в обществе. Эмансипация женщины приветствуется Пушкиным еще в «Арапе Петра Великого». В «Капитанской дочке» три женских персонажа обладают силой характера и решимостью, что ни в коей мере не соответствует патриархальной социальной модели. Прежде всего, образ императрицы Екатерины абсолютно логично говорит о самостоятельно властвующей царице. Впрочем, образ Екатерины не отличается оригинальностью. Екатерина выступает здесь не в качестве женщины, а в качестве правителя России и не должна рассматриваться как персонаж, обладающий гендерными социальными признаками.

Второй женский персонаж – Василиса Егоровна Миронова, жена коменданта Белогорской крепости. Её образ является воплощением русской женщины, и с этой точки зрения репрезентация её образа чрезвычайно важна. В «Капитанской дочке» вообще не наблюдается признаков мужского доминирования. После неудавшейся дуэли между Гриневым и Швабриным последний пытается отговорить Василису Егоровну от принятия решения следующим образом: «При всем моем уважении к вам, – сказал он ей хладнокровно, – не могу не заметить, что напрасно вы изволите беспокоиться, подвергая нас вашему суду. Представьте это Ивану Кузмичу: это его дело». На наш взгляд, такое обращение к комендантше со стороны отрицательного героя вовсе не случайно. Оно символизирует патриархальный уклад, согласно которому суд о вопросах чести не является женским делом. Однако Швабрин находится в меньшинстве. Именно поэтому ответ Василисы Егоровны – «Ах! Мой батюшка! – возразила комендантша, – да разве муж и жена не един дух и едина плоть? Иван Кузмич! Что ты зеваешь? Сейчас рассади их по разным углам на хлеб да на воду, чтоб у них дурь-то прошла» – обладает большей убедительностью и не может быть поставлен под сомнение репликой Швабрина.

Василиса Егоровна остается с мужем до самого конца, отказавшись покидать обороняемую крепость: «Отправим Машу. А меня и во сне не проси: не поеду. Нечего мне под старость лет расставаться с тобой  да искать одинокой могилы на чужой сторонке. Вместе жить, вместе умирать». Данное решение комендантши является признаком мужества. Впрочем, женщина у Пушкина несомненно мужественна, как бы это парадоксально ни звучало. 

Третий женский персонаж – Маша. Она не приемлет насилия, но готова отдать жизнь, препятствуя насилию. Символом её непринятия насилия, согласно Тамаре Баталовой, является и то, что она не переносит стрельбы, и то, что она упала без чувств перед Пугачевым – убийцей её родителей. Что касается её свободолюбия, оно проявляется в том, что Маша предпочитает скорее умереть, нежели выйти замуж за Швабрина [1, с. 123].  

Она скромна, но решительна. Именно её воля и решимость позволяют ей бороться за своё счастье, отправиться в столицу в поисках встречи с императрицей, в руках которой находится судьба её возлюбленного. Центральное место в системе образов Маша Миронова занимает  не только потому, что интрига романа построена вокруг неё, но и потому, что, как отмечает Виктор Листов, она является «носителем авторского взгляда на жизнь, на обстоятельства» [3]. В общем, как отмечает автор, Маша «поступает с такой силой самостоятельности, которая не только в XVIII веке, но даже и гораздо позже – в татьянинские, в  онегинские времена не была характерна для русских женщин» [3].

Так, за кротким образом Маши скрывается решительная и самостоятельная женщина, способная бороться за свое счастье, и не приемлет насилия и невольничества. В этом и заключается пушкинский идеальный женский образ, который отличается своей прогрессивностью, современностью и чуждостью патриархальному укладу. 

Приведенные примеры – не единственные, но наиболее значимые признаки прогрессивности мышления Пушкина не только о политическом устройстве, но и о взаимодействиях в рамках российского публичного пространства. При этом речь идет не о реальности, в которой творил Пушкин, но об идеальных представлениях автора. В завершение стоит упомянуть ситуацию, когда влюбленный Гринев пишет отцу в поисках благословения на женитьбу с Машей Мироновой. Отказ достаточно очевиден и не вызывает никаких сомнений в несогласии родителя ни у героя, ни у читателя. Однако, что любопытно, Петр Гринев, через перипетии повествования, в конечном счете, ослушивается воли отца и решает везти Машу в фамильное поместье. Петр полагает, что отец поймет его, но при этом никакого благословения на женитьбу он не получал. Таким образом, ради любви герой готов поступиться патриархальными правилами. В этом также заключается прогрессивность и современность пушкинского повествования.    

***

Анализ произведения А. С. Пушкина «Капитанская дочка» показывает, что оно находится под влиянием нового для его эпохи литературного жанра, созданного Вальтером Скоттом. Это влияние не только литературное. Оно заключается не только в интриге, наборе типовых персонажей, особенностях описания природы, обихода, одежды, привычек, свойственных историческому прошлому. Симпатия к крестьянскому миру также является общей чертой литераторов XIX века, ищущих модели, способные воплотить формировавшиеся на европейском пространстве национальные общества. В этом смысле творчество Пушкина участвует в формировании национальной идентичности и российского национального самосознания.

Но при этом прогрессивность социально-политических взглядов Пушкина, выраженных, в том числе, и в «Капитанской дочке», позволяет говорить о том, что автор воплощает не только национальные, но и общеевропейские прогрессивные ценности. Роль женщины в обществе, приверженность принципам свободы, в том числе и политической, осторожное отношение к патриархальным ценностям и тема человечности и милосердия, на которой и выстроена сюжетная линия, говорят о приверженности Пушкина гуманистическим ценностям. 

Список литературы

1. Баталова Т. П. «Капитанская дочка» А. С. Пушкина: семантика заглавия // Вестник КГУ им. Н. А. Некрасова. N 3. 2010. C. 120–124.

2. Жачемукова Б. М., Бешукова Ф. Б. Художественная специфика жанра исторического романа // Вестник Адыгейского государственного университета. Серия 2: Филология и искусствоведение. N 1. 2011. C. 11–17.

3. Листов В. С. Пушкин однажды и всегда. [Электронный ресурс]. URL: https://magisteria.ru/pushkin/istoricheskij-roman-kapitanskaya-dochka (Дата обращения: 10.01.2020). 

4. Лотман Ю. М. Идейная структура "Капитанской дочки". [Электронный ресурс]. URL: http://www.philology.ru/literature2/lotman-95.htm (Дата обращения: 13.01.2020).

5. Thiesse A.-M. La création des identités nationales. Europe XVIIIe–XIXe siecle. Paris: Seuil. 2001. 302 p.