Ю. П. Хорошевская, Г. И. Мясищев. Роль лирики в генезисе японского средневекового романа

Ю. П. Хорошевская, Г. И. Мясищев

(г. Ростов-на-Дону)

Роль лирики в генезисе японского средневекового романа

         Средневековая литература стран Юго-Восточной Азии и Дальнего востока включает в себя разнообразные жанровые формы. Принятая в европейской классификации система жанров относит ряд японских произведений, например, «Гэндзи моногатари» к средневековым романам. При этом необходимо понимать, что собственно аутентичным обозначением жанра было бы как раз обозначение «моногатари», включающее в себя произведения большого объема, имеющие схожие композиционные и стилевые черты. Тем не менее, вслед за рядом ученых, например, Е. М. Мелетинским, мы рассматриваем крупные формы японской прозы в рамках жанра «роман», специально оговаривая те особенности, которые присущи только восточной и японской литературе в частности. Целью данного исследования является изучение традиции использования фрагментов лирических произведений как концептуально-символической основы идейно-содержательной стороны японского романа. С этой целью мы решаем следующие задачи: выявить генетическое родство жанра с другими жанрами; провести анализ и выявить элементы генетической близости лирики и романа в японской литературе.

         Специфика лирики в японской традиции такова, что она является не только сугубо поэтическим, литературным творчеством, но и имеет глубокое религиозно-символическое содержание [5; 15; 18]. При этом нет особого различия между восприятием китайских образцов лирики или оригинальными произведениями японских поэтов, в любом лирическом произведении усматривается минимум два пласта смыслов: формальный и символический. Например, т.н. «жемчужное» собрание китайских лирических стихотворений III–IV веков, в частности включающее стихотворение  Гу Кайчжи «Четыре времени года»:

           Весенней водою

           озера полны,

           Причудлива в летних

           горах тишина.

           Струится сиянье

           осенней луны,

           Свежа в одиночестве

            зимнем – сосна (пер. с кит. В. Ольшинского) [10, с. 22].

       В японской традиции данное стихотворение воспринималось не только как описание смены времен года, но и как онтологический символ человеческой жизни, подчиненной единству круговорота природных сил. Японцы видели в этом произведении мистический смысл одушевленного мира [2; 9].

Крупные литературные формы позволяли перейти не только к философско-мистическим и дидактическим зарисовкам, но и к рассмотрению глобальных вопросов онтологии, эсхатологии и антропологии человека во всем многообразии окружающего пространства.

       В этой связи возможно говорить о полигенезе японского средневекового романа, впитавшего в себя жанрово-композиционные и идейно-содержательные решения исторически предшествовавших ему жанров.

Основными источниками для полигенеза японского средневекового романа стали лирическая поэзия, лирическая повесть, лирический дневник.

         На наш взгляд особое место в полигенезе занимает лирическая поэзия.

     Япония к моменту создания первых образцов романа имела развитую историко-документальную прозу: историко-мифологический свод «Кодзики» («Записи древних дел», 712 г.) и историческую хронику «Нихонги» («Анналы Японии», 724 г.), с которыми (в особенности с «Нихонги») была хорошо знакома Мурасаки Сикибу, о чем свидетельствуют и записи в ее «Дневнике» [7, с. 52], и соответствующие высказывания в тексте романа. Не исключено, в частности, что именно к традициям исторической хроники восходит и само стремление писательницы охватить в романе достаточно длительный период времени, и особое внимание к хронологии, которое отличает композицию и повествовательный стиль ее произведения [16].

     Другим источником романа была художественная проза в жанре дэнки моногатари – с волшебной повести, первый из дошедших до нас образцов которой – «Такэтори моногатари» («Повесть о собирателе бамбука», конец IX века) – сама Мурасаки назвала «прародительницей всех моногатари». В сфере этого жанра происходит складывание национальных традиций литературы художественного вымысла, в значительной степени подготовивших почву для зарождения романа. Влияние волшебной повести прослеживается в некоторых приемах композиции «Повести о Гэндзи», в манере обрисовки внешнего облика персонажей  и т. д. Волшебной повести обязан роман и широким введением быта в свою структуру. Дэнки моногатари с самого начала включали в себя элементы быта, роль и удельный вес которых возрастали по мере развития жанра [4, с. 317], обусловив и особое внимание к бытовому аспекту в японском романе.

      Сочетание философских аллюзий и подробностей повседневного быта – характерная черта японского средневекового романа.

     Нельзя не отметить и фольклорных истоков, в частности «Гэндзи моногатари». Воздействие народного творчества проявилось, например, в наделении главного героя определенными чертами, восходящими к качествам древних культурных героев, полубогов-первопредков: необыкновенная красота, ум, талант, великодушие. Сходство прослеживается и в известной общности  судеб героев «Гэндзи моногатари и «Такэтори моногатари»: Гэндзи и культурный герой Окунинуси  удаляются в ссылку, чтобы пройти путь перерождения, вернуться и победить всех своих врагов. Можно сказать, что роман «Гэндзи моногатари» в определенной части строится на базе естественного развития мифологии древних сказок и хроник.

     Все эти черты коррелируют с элементами заимствования и развития лирических сюжетов и символогем, дополняя и расширяя сугубо лирическую символику, также имеющую тесные связи с мифологической и бытовой стороной японского онтогенеза.

      Лирическая поэзия была ведущим видом словесного искусства Японии в VIII–X веков. Она, как отмечает А. Е. Глускина, была первой областью литературы, в которой ярко выразил себя японский национальный гений [3, с. 39]. Вся ранняя японская проза построена на использовании поэтических и прозаических элементов в их единстве, где прозаические образцы дополняются поэтическими иллюстрациями или наоборот, упор делается на поэтической вставке, которая обрамляется прозаическим комментарием. Такая поэтизация  составила характерную особенность.

       Во втором десятилетии VIII века поэзия «выделяется» из прозы, в том смысле, что появляются как частные собрания стихов, так и антологии произведений разных поэтов. В 751 г. составляется огромная поэтическая антология «Манъёсю» («Собрание мириадов листьев»). Большая поэтическая форма лиро-эпического содержания нагаута («длинная песня»), занимавшая значительное место в «Кодзики» и «Нихонги», а также в ранних слоях «Манъёсю», не получает в японской поэзии дальнейшего развития, и на первый план выдвигается лирическая микроформа [6, с. 57]. Первая в Японии «императорская» (созданная по распоряжению императора) антология «Кокинсю» («Собрание старых и новых песен Японии», 905 г.) отражала уже «безраздельное» господство лирической поэзии танка (букв, «короткая песня», пятистишие в 31 слог).

       Важную роль в дальнейшем развитии этой традиции сыграли так называемые си-касю – индивидуальные поэтические собрания, которые появляются в VIII веке и приобретают особое значение в начале периода Хэйан. Таковы, в частности, собрания стихов поэтов Хитомаро, Даса Канамура, Такахаси Муси-маро, Отомо Табито, Отомо Якамоти и др. [7, с. 45–46]. Многие из этих собраний представляли собой своеобразные лирические биографии и, таким образом, непосредственно подготовили два литературных жанра – лирическую повесть или новеллу  и лирический дневник, появившиеся в начале X века. [14, р. 226].

       В «Исэ моногатари» («Повести об Исэ», 931 г.) поэтический материал органически сплавлен с прозой и оба они художественно равноправны. Прозаические части «Исэ» качественно отличны от хасигаки: если в официальных антологиях и частных собраниях прозаические объяснения факультативны, то здесь они обязательны, играют самостоятельную стилистическую роль, больше по величине, отличаются значительным разнообразием и, что особенно важно, наличием фабульного элемента.

        «Повесть об Исэ» – произведение с единой темой (любовь) и единым главным героем. Ее эпизоды располагаются в определенной последовательности и отражают события, начиная с юности героя и вплоть до его старости. В первом из них говорится о том, как некий кавалер, «впервые надевший убор взрослого мужчины, отправился на охоту в свои владения Касуга, в предместье столицы, и там пленился двумя юными сельскими девушками». Последний же эпизод звучит как предчувствие близкого конца героя, о чем свидетельствуют и его общая тональность, и в особенности завершающее стихотворение [13, р. 211–213]:

        О последнем пути

        Хоть заранее и знал,

        Но чтоб вчера

        Или сегодня, —

        Не думал я... [13, р. 160]

      Итак, мы начертили общую схему генетических связей романа с лирическими жанрами в средневековой литературе Японии. Теперь постараемся проанализировать влияние, оказанное этими жанрами на роман, на конкретном произведении.

       «Гэндзи моногатари» – роман лирический. В нем нашли яркое отражение удивительная тонкость восприятия явлений и  органическая связь с поэзией, которая уже прочно вошла в традицию, закрепившись жанрами лирической повести и дневника. В романе много стихов танка, хотя в нем, не в пример его литературным предшественникам «Исэ моногатари», «Ямато моногатари» и лирическим дневникам, – удельный вес поэзии несравненно меньше [10, с. 67–71].

        Из лирической повести, а отчасти из дневника заимствуется диалогическая форма подачи стихотворного материала, занимающая важное место в «Гэндзи моногатари». Испытывая беспокойство о маленьком Гэндзи после смерти своей возлюбленной Кирицубо, император пишет ее матери, на попечении которой находился мальчик:

          На полях Миягино

          Сцепляет росинки ветер.

          Слушаю звуки его,

          И волнует мысль:

           Что с маленьким хаги?! [8, с. 45]

          В данном случае мы видим символическое сопоставление сына императора с тростником (хаги), где подчеркивается не только традиционное поэтическое иносказание, но и мифологическая аллюзия – быстрорастущие побеги тростника символизируют смену поколений, а сам тростник незыблемость круга жизни [1; 9; 17]. Маленький сын императора, таким образом, ассоциируется не только с ребенком, но и с продолжением жизни фамилии.

          В ответ мать присылает стихотворение:

          То дерево, чья сень

          Защищала от знойного ветра,

          Засохло, и оттого

          Тревожит сердце теперь ей хаги [8, с. 55].

         Монахиня, у которой воспитывалась юная Мурасаки и которая уже готовила себя к смерти, передавая девочку на попечение Гэндзи, также выражает свое беспокойство за ее судьбу в стихах:

           Нежная травка,

           Кто приголубит тебя,

           Когда вырастешь?

           Как же росинке

           Покинуть тебя!

     Ей вторит и женщина, что присматривала за девочкой:

            Травка младая

             Где свой приют обретет,

             Когда вырастет, —

             Коль ты не знаешь, роса,

             Как же можешь ее ты покинуть! [10, с. 114]

         В обоих случаях, как видим, поэтический текст выступает органической частью содержания.

          Лирическая поэзия имела хорошо развитую систему поэтики, которая легла в основу поэтики целого ряда последующих жанров и форм как поэзии, так и прозы: исторической повести, эссе, лирической драмы. Поэтому вполне естественно, что роман тесно связан с поэзией в своих изобразительных средствах. В нем мы встречаем знакомые из поэзии образы, сравнения, метафоры, большинство которых были закреплены традицией за определенными темами, мотивами и ситуациями. Показательно, что и в романе они, как правило, сохраняют свое качество постоянных образов и применяются в аналогичных поэзии ситуациях.

         Анализируя тексты японского средневекового романа, можно выделить следующие характерные заимствования из лирики:

•   образ юмэ – грезы, сна, символизирующего иллюзорность бытия;

•  образ фукагуса – «густой травы» – символ заброшенности, запущенности и одиночества:

           В густой траве твоего сада

           Больше нет места для перелетных птиц.

           Солнце садится за кромку гор (пер. Н. Левской) [11, с. 90];

•  образ «влажного рукава»  – парафраза печали;

•  образы мацукадзэ – ветра, дующего в соснах, и стрекотания мацумуси – цикад, живущих на соснах, – символы грусти, одиночества, тоскливого ожидания.

   Эмоциональная составляющая средневекового романа фактически конструируется из элементов лирических произведений, воздействуя знакомыми образными схемами на читателя и вызывая у него ожидаемые ассоциации. Ассоциативный эффект лирики в романах подчеркивается заимствованием именно образов природы, времен года. Религиозно-символическая связь явлений окружающего мира с внутренним миром человека описывается символами природы.

           Кроме заимствованных образов, используются и  художественные приемы, выработанные в поэзии, как юкари-котоба – двузначные слова-образы, энго – ассоциативно-связанные слова, хон-кадори («следование исходной песне») – аллюзии и реминисценции.

         Энго – «зависимые слова». Это особый поэтический прием, с помощью которого поэт соединяет между собой различные, часто разнородные лексические и синтаксические элементы стихотворения внутренними нитями ассоциаций, дополняющими внешние сюжетные связи [1, с. 207–210].

      Для приема энго характерна семантическая игра, построенная на нанизывании ассоциаций многозначных слов для получения художественного эмоционального эффекта:

         Вспоминаешь ли тот вечер

         И песню о Бамбуковой реке?

         Хотя в сердце твоем

         То мгновенье

         Едва ли оставило след (пер. Н. Левской) [11, с. 110].

       Здесь употреблены слова ё – «ночь» и фуси – «время, «период», «мгновение», связанные подтекстовыми ассоциациями со словом такэ – «бамбук», оба слова омонимичны синонимам ё и фуси, означающим «коленце бамбука» [10, с. 254].

        Этот прием, в частности, широко использован в романе «Гэндзи моногатари» наряду с реминисценциями, которые охватывают и прозаический текст. В целом они отличаются большим разнообразием. Иногда это лексико-фразеологические заимствования. Например, когда Гэндзи предлагает принцу Соти-но Мия быть судьей на состязании в приготовлении ароматных смесей, он использует слова из песни Томонори «Когда б не вам...». Соти быстро улавливает аллюзию и отвечает, используя лексику и фразеологию той же песни: «Но я не тот, кто знает...» («Умэ-га э» – «Ветвь сливы»). Таким образом, содержание диалога обогащается за счет дополнительных ассоциаций с содержанием его прототипа.

      Таким образом, можно с уверенностью говорить о том, что влияние поэтической традиции сказалось на общей художественной концепции романа в процессе его генезиса. Эмоциональная сторона произведения формируется как ассоциативная связь с уже знакомой читателю символикой лирики, которая позволяет управлять читательским восприятием и служит для  раскрытия основных духовные и эстетических концепций японского средневекового общества.

Список литературы

1.        Воронина И. А. Поэтика классического японского стиха. М., 1978. 270 с.

2.        Воронина И. А. Классический японский роман: «Гэндзи-моногатари» Мурасаки Сикибу. М.: Наука, 1981. 294 с.

3.        Глускина А. Е. Идеи гуманизма в литературах Востока. М., 1967. 120 c.

4.        Григорьева Т. П. Японская художественная традиция. М., 1979. 368 с.

5.        Игнатова А. В. Зарубежные и русские источники в работе автора над художественно-документальным произведением: литературно-исторические аспекты изучения проблемы: автореф. дисс. …канд. филол. наук. Самара, 2009. 210 с.

6.        Конрад Н. И. Японская литература от Кодзики до Токутоми. М., 1974. 110 с.

7.        Масахару Хасэгава. Моногатари-но фукэй (Картины истории жанра моногатари). Токио, 2009. 210 с.

8.        Сикибу Мурасаки. Гэндзи моногатари (Повесть о Гэндзи). М., 2016. 140 c.

9.        Хорошевская Ю. П. Способы интерпретации мифа в западной науке (к проблеме поиска наиболее продуктивной концепции с точки зрения литературоведения) // Известия Южного федерального университета. Филологические науки. 2011. № 4. С. 41–48.

10.    Японская классическая литература. М., 2001. 320 с.

11.    Японская классическая поэзия. Ростов-на-Дону, 2014. 430 с.

12.   Яшмовые ступени / сб. китайской лирики. М., 1982. 168 с.

13.    Hiroko Ikeda. A Type and Motif Index of Japanese Folk-Literature. London, 2011.  368 p.

14.    Keene D. Seeds in the Heart: Japanese Literature from Earliest Times to the Late Sixteenth Century. New York: Henry Holt and Company, 1993. 1265 p.

15.    McCullough H.C. Yoshitsune: A Fifteenth-century Japanese Chronicle. Washington, 2010. 340 p.

16.    Ritchie D. Frame-shifting in humor and irony // Metaphor and Symbol. 2005. Vol. 20. no 4. Рp. 275–294. DOI: 10.1207/s15327868ms2004_3.

17.    Shirina E., Gaybarian O., Myasischev G. Effective management of construction company in terms of linguistic communication // IOP Conference Series: Earth and Environmental Science 19. Сер. "Energy Management of Municipal Transportation Facilities and Transport, EMMFT 2017" 2017. С. 012077.

18.    Thompson S. Motif-index of folk-literature: a classification of narrative elements in folktales, ballads, myths, fables, medieval romances, exempla, fabliaux, jest-books, and local legends Ohio, 2008. 470 p.