Е. В. Никольский. Изображение представителей польского народа в произведениях В. С. Соловьева и Ф. М. Достоевского

Е. В. Никольский

(г. Ужгород, Украина)

Изображение представителей польского народа в произведениях

 В. С. Соловьева и Ф. М. Достоевского

Решение польского вопроса в России, как в политике, так и в литературе, имело чрезвычайно затяжной, и нередко – болезненный характер, приковывая внимание нескольких поколений госчиновников, идеологов, публицистов, литераторов. В первую очередь, следует вспомнить «Бородинскую годовщину» А. С. Пушкина, открывшего польскую тему для массового русского читателя, хотя именно это стихотворение стоило ему дружбы с А. Мицкевичем. Как известно, поэт отозвался на события восстания 1830-1832 гг. известным стихотворением «Клеветникам России», где писал о «кичливом ляхе». С точки зрения русского православного сознания XVII–XIX  веков, образ поляка складывался по преимуществу как образ не столько этнического, сколько конфессионального чужака. В XIX столетии происходило взаимодействие двух великих славянских народов, русского и польского. Польские шляхтичи селились в России и интегрировались в русское общество, вслед за ними в центральную Россию потянулись и представители других страт польского общества. Процесс взаимодействия двух народов был сложным и противоречивым. Особую роль в восприятии поляков в России сыграла литература.

В данной статье мы рассмотрим восприятие поляков в творчестве Федора Достоевского и Всеволода Соловьева, двух  авторов, наиболее читаемых во второй половине XIX столетия. Специально отметим, что оба литератора придерживались славянофильского мировоззрения и … имели польское происхождение.

         Частично попытка ответить на данный вопрос содержится в изданной в конце 2010 г. книге Марека Ведемана «Полонофил или полонофоб? Федор Достоевский в польской словесности. 1847–1897». В исследовании представлена «польская модель творчества Достоевского». Уже в самом начале есть смысл обратить внимание на его переломный характер. До сих пор не существовало никакого труда, освещающего присутствие или отсутствие творчества Федора Достоевского в польском литературно-критическом сознании второй половины XIX века. Зато действовало молчаливое предположение, что ввиду итогов восстания 1863 г. и многочисленных мнений писателя, не слишком-то лестных по отношению к полякам, в отечественном читательском обиходе XIX столетия его творчество — из соображений патриотизма — попросту замалчивалось. Многие задумывались, почему образы поляков в романах Достоевского всегда негативны. Писатель, который морально реабилитировал людей павших и даже к преступникам проявлял жалость, к полякам не чувствовал ничего, кроме презрения. Возникает закономерный вопрос, почему так случилось?

У  Ф. М. Достоевского были польские корни и современники, лично с ним знакомые, оставили  упоминания, что выглядел он как поляк, а не как русский. По линии отца Достоевские — одна из ветвей рода Ртищевых, который берет свое начало от Аслан-Челебея-мурзы, потомка Мухаммеда, крещенного московским князем Дмитрием Донским. Ртищевы входили в ближайшее окружение князя серпуховского и боровского Ивана Васильевича, который в 1456 году, рассорившись с Василием Тёмным, уехал в Литву. Там Иван Васильевич стал князем Пинским. Степану Ртищеву он пожаловал села Калечино и Леповицу. В 1506 году сын Ивана Васильевича, Фёдор, пожаловал Даниле Ртищеву часть села Достоева в Пинском повете в Восточной Польше, или на той территории, которую ныне именуют крессами (в Западной Белоруссии). Отсюда и  фамилия «Достоевские». Предки писателя по отцовской линии с 1577 года получили право на использование Радвана — польского дворянского герба. Дед писателя Андрей Григорьевич Достоевский (1756 – ок. 1819) служил греко-католическим, а позже — православным священником в селе Войтовцы близ Немирова (ныне Винницкая область Украины). Переход обедневшей шляхты в духовное сословие был обычным в регионе. Итак, наш обзор родословной писателя показывает его происхождение из  ведущего страта польского общества – шляхты, не утратившей и ныне в четвертой Речи Посполитой своего элитного статуса. Обычно потомки шляхетских фамилий сохраняют пиетет перед своей исторической родиной и католицизмом. В данном случае мы наблюдаем противоположную картину. Отношение Достоевского к полякам была критическим и отрицательным; в данной статье мы рассмотрим восприятие писателем польского народа и выскажем свои соображения по поводу причин его негативизма. Для Достоевского поляки как ближайший к западной цивилизации славянский народ являются фактором, стоящим на пути к единству славян. Поляки-католики для него являются врагами православной России.

Первым опытом проникнуть в польский комплекс Достоевского была известная работа Ежи Стемповского «Поляки в романах Достоевского» [1]. Эта статья одновременно показала, насколько трудно и небезопасно вникать в мир Достоевского, даже памятуя о специфике его мировоззрения. Стемповский, «не вполне знавший биографические материалы, пришел к выводу, что конфликт между Достоевским и поляками — это скорее домысел, лишенный реальных оснований». Иначе, пишет он, мы нашли бы следы этого конфликта в “Записках из Мертвого дома”. Поглядев на “Записки” поверхностно, не вникнув во взгляды писателя, Стемповский выдвинул рискованный, но вместе с тем привлекательный тезис, согласно которому истоки двусмысленного изображения поляков лежат в глубоких, как мы сказали бы сегодня, экзистенциальных основах его произведений. Достоевского, доказывал Стемповский, интересует мир людей проклятых, без надежды на спасение, и потому живущих бунтом. Поляки же не были прокляты, ибо обладали глубокой верой в правоту национального дела, они были мучениками этой веры, то есть жили в мире надежды. Поэтому, заключает Стемповский, «чем больше муки поляков делали их подобными русским, тем отчетливей они выглядели фальшивыми героями. Поэтому понятие “поляка” ассоциируется у Достоевского с фальшью» [2, с. 35].

Федор Михайлович реально познакомился с поляками только на каторге, когда делил с ними каторжные нары. В Петербурге поляков было много, но свидетельств о знакомстве с ними до ссылки Достоевский не оставил. Первоначальное молчание и позднейшие памфлеты на поляков явно указывают на особую роль, которую в формировании антипатии Достоевского сыграл его сибирский период. Поэтому следует рассмотреть этот период внимательней, нежели это сделал  пан Стемповский.

В годы каторги Достоевский встретил польских политических узников. Достоевский считал поляков предателями славянства, восточным форпостом враждебной латинской цивилизации. В его романах поляки – всегда подозрительные особы, хитрецы и мошенники. Однако есть одно исключение в «Записках из мертвого дома», где  Достоевский пишет о поляках со всем уважением, восхищается их несгибаемостью, хотя при этом и упрекает их в аристократической «безучастности» и непонимании «души русского народа».

Любопытно, что и Достоевский в своих рассуждениях о Мертвом доме, о том, как трудно там было образованным людям, раз за разом именно поляков как людей высокой культуры сталкивает с диким народом. «…В казармах наших была еще целая кучка поляков, составлявшая совершенно отдельную семью, почти не сообщавшуюся с прочими арестантами. Я сказал уже, что за свою исключительность, за свою ненависть к каторжным русским они были в свою очередь всеми ненавидимы. Это были натуры измученные, больные; их было человек шесть. Некоторые из них были люди образованные <...>. Простолюдин, идущий в каторгу, приходит в свое общество, даже, может быть, еще в более развитое. Он потерял, конечно, много — родину, семью, всё, но среда его остается та же… Человек образованный, подвергающийся по законам одинаковому наказанию с простолюдином, теряет часто несравненно больше его. Он должен задавить в себе все свои потребности, все привычки; перейти в среду для него недостаточную, должен приучиться дышать не тем воздухом... Это — рыба, вытащенная из воды на песок... И часто для всех одинаковое по закону наказание обращается для него вдесятеро мучительнейшее. Это истина... даже если б дело касалось одних материальных привычек, которыми надо пожертвовать» [3, с. 54–55]

Рассказчик возвращается в казарму, где в полубреду вспоминает мужика Марея, утешившего барского дитятю, и заключает: «Я пошел, вглядываясь в встречавшиеся лица. Этот обритый и шельмованный мужик, с клеймами на лице и хмельной, орущий свою пьяную сиплую песню, ведь это тоже, может быть, тот же самый Марей: ведь я же не могу заглянуть в его сердце. Встретил я в тот же вечер еще раз и М-цкого. Несчастный! У него-то уж не могло быть воспоминаний ни об каких Мареях и никакого другого взгляда на этих людей, кроме “Je hais ces brigands!” Нет, эти поляки вынесли тогда больше нашего!» [3, с. 49–50].

Кроме решающего у Достоевского идейного антагонизма был и другой источник недружелюбия и обид по отношению к польским каторжникам. Как вспоминают многие современники, Достоевский был деспотичен и задирист. Поляки прекратили с ним общение. Это происходило тогда, когда Достоевский страдал от полной изоляции (далеким отголоском этого стал каторжный опыт Раскольникова), потому что как дворянин не мог вступать в дружеские отношения с уголовниками, а со своим товарищем по кружку Петрашевского Дуровым вообще не разговаривал. «Высокомерный и грубый, он довел нас до того, что мы не хотели с ним разговаривать», — писал о нем  Шимон Тока(р)жевский в книге «Семь лет каторги» [4], отбывавший каторгу вместе с ним. Более того, по описанию, приведенному ссыльным поляком, Ф. М. Достоевский объявлялся бывшим заговорщиком и мелким интриганом.

Об этом одиночестве пишет в «Записках» сам Достоевский, подтверждают это и другие очевидцы пребывания писателя на каторге. Таким образом, было немало причин неприязненно относиться к полякам, участникам заговоров и войн против царской России. Можно вспомнить, что враждебное отношение к Тургеневу возникло на схожей основе. Достоевский возненавидел Тургенева как ведущего представителя западничества, а вдобавок не мог простить ему личного оскорбления.

Следует специально отметить, что для поляков Достоевский (несмотря на его польскую кровь) был, прежде всего, москалем, который поляков называл не иначе как полячишками. В Петербурге писатель наблюдал не элиту польского народа, не его интеллигенцию, а маргиналов, поэтому его обобщение неверно по сути. Так же следует счесть неверным и обобщение относительно русских, если бы  наблюдатель судил бы о них только по футбольным фанатам, агрессивным контркультурам, или криминальным бандам. Известна сцена из «Братьев Карамазовых», когда поляки появляются в своих характерных позах, полных гордости и собственного достоинства, и тут же оказываются мошенниками, шулерами, а один из них готов за деньги уступить свою любовницу. Так автор показал маргинализованную часть польского народа, укрепляя позиции русского антипольского мифа. Поляки у Достоевского созданы из двух противопоставленных друг другу частей. Одна из них состоит из обидчивого самолюбия и гордости, несколько формальной патриотической печали, мистической веры в свои достоинства и привязанности к торжественным формам жизни. Вторая – из ловкости воришек, использующих любой случай, из полного отсутствия угрызений совести и достоинства. Эти две группы черт, которые, казалось бы, невозможно согласовать в одном характере, словно бы объясняются отсутствием чувства реальности, самокритичности и способности вникнуть в чувства других людей. В романах Достоевского поляки – это обычно фальшивые графы (за границей) и столь же фальшивые страдальцы (за границей и у себя), что поляки считают  карикатурой на свой народ.

Младший друг писателя и наследник некоторых его идей и образов, беллетрист Всеволод Сергеевич Соловьев (1849–1903) по линии своей бабушки по материнской линии происходил из шляхетского рода Бжеских. Внешне он очень был похож на поляка и гордился своим происхождением из аристократии Речи Посполитой. Представителей польского народа, исповедующих католицизм, он изобразил в трех романах «Княжна Острожская»,  «Старый дом» и «Изгнанник».

О том, что Всеволод Соловьев при создании романа «Княжна Острожская» детально изучил различные исторические материалы[1], свидетельствуют следующие его отступление. По мнению писателя, в правлении Сигизмунда-Августа: «…оказалось полнейшее внутреннее расстройство. Знаменитый князь Курбский записал о тогдашних польских вельможах и короле такие строки: “Здешний король думает не о том, как бы воевать с неверными, а только о плясках да о маскарадах. Также и вельможи знают только пить да есть сладко, пьяные они очень храбры: берут и Москву, и Константинополь. И если бы даже на небо забился турка, то и оттуда готовы его снять. А когда лягут на постели между толстыми перилами, то едва к полудню проспятся, встанут чуть живы, с головной болью. Вельможи  и княжата так робки и истомлены, что, послышав варварское нахождение, забьются в претвердые города и, вооружившись, надев доспехи, сядут за стол за кубки и болтают со своими пьяными бабами. Из ворот же городских ни на шаг. А если выступят в поход, то идут издалека за врагом, и походивши дня два или три, возвращаются домой, и что бедные жители успели спасти от татар в лесах – какое-нибудь имение или скот – все поедят и последнее разграбят…”» [5,  с. 80].

         В  данном описании в максимально негативном плане представлены поляки, создаются мифологемы о свойственных им трусости и бахвальстве. В целом характеристика польского государства, его дворянства, короля и религии носит отрицательный характер. Все персонажи, не исповедующие православие и относящиеся к польскому народу, являются отрицательными. Мы находим в них лишь самые незначительные позитивные черты. Например, у княгини Беаты – ее искренность и любовь к дочери, но и эти свойства ее личности корежатся под давлением исступленного фанатизма. Отец Антонио, иезуит, обладает развитой волей, мудростью, пастырским и миссионерским опытом;  служанка Зося проявляет верность своей госпоже и большую практическую сметку. Но все их достоинства тонут в «болоте» строго католической религиозности и верности Римской церкви и интересам Речи Посполитой.

В романах Вс. Соловьёва «Старый дом» и «Изгнанник»  появляется сугубо отрицательный герой-поляк, граф Казимир Щапский, представленный в нарочито мифологическом ключе. Стоит специально отметить, что Щапский воспитывался иезуитами: он «…не знал ни отца, ни матери. Они умерли, когда он был ещё ребёнком. Он вырос и воспитался в руках иезуитов, и они подготовили в нём деятеля по своему вкусу. Они не раз потом употребляли для своих целей и почти всегда удачно. Конечно, в природе его были уже известные задатки, но школа тщательно развила эти задатки. Он вступил в жизнь ещё неопытный, ещё ничего не испытавший, но заранее приученный презирать людей, глядеть на них как на живой материал построения разных хитрых комбинаций, как на одно из средств к достижению земных благ» [6, с. 59].

В «Старом доме» мы наблюдаем начало распада некогда дружной и сплоченной  семьи Горбатовых. Развал семьи происходит постепенно. Его начало связано с изменой. «На любовном фронте жены бесшабашного и высокомерного Владимира Горбатова возникает зловещая фигура. Соловьев в худших традициях Карамзина, Зотова и Лажечникова высвечивает отъявленного подлеца  Щапского, любовника Катерины Михайловны. Этот Щапский вмещает в себя все, что должно быть противоестественно истинно русскому человеку. Как карамзинский Эраст, он тоже обольститель и беглец с места преступления. Как Стабровский («Внучка панцирного боярина» И. И. Лажечникова), этот подлец  двуличный поляк, ну, а раз уж поляк, то, разумеется, иезуит»  [7,  с. 38].  

 В этом образе собраны все мифы о поляках, бытовавшие среди русских обывателей в середине и конце XIX столетия. У героя типично польское имя, он – ревностный католик, иезуит (хотя у этой монашеской и, по преимуществу, священнической конгрегации не было мирянского субордена), к тому же он тайный заговорщик, подготавливающий восстание 1831–1832 годов. Но этого мало писателю: коварный лях понуждает Екатерину Горбатову тайно принять католичество, а потом соблазненная им дама рожает незаконного ребенка. Позже (эти события описаны в романе «Изгнанник») Казимир шантажирует собственного сына, а людей воспринимает как материал для своих интриг.

Большего количества мифологем об ином этносе в одном персонаже в русской классической литературе, пожалуй, обнаружить еще где-нибудь сложно.

Итак, рассмотрев образы поляков  в творчестве обоих писателей, мы отмечаем предвзятую и отрицательную их трактовку. Однако стоит сделать оговорку, если Ф. М. Достоевский  видел и отмечал в поляках некоторые положительные черты (твердость духа, аристократизм, верность убеждениям), то Всеволод Соловьев оценивал поляков по преимуществу сугубо отрицательно. Эту разницу можно объяснить тем, что взор Достоевского как классика шире, чем взор Соловьева-беллетриста. Как известно, беллетристика, принимая идеи и образы из классики, конкретизирует их и опрощает. Именно такой подход мы могли наблюдать и в романах Вс. Соловьева, более расположенного к идеологии, нежели к антропологии.

Причинами, согласно которым в творчестве обоих писателей появились негативные образы поляков, стало, во-первых, следование авторов имперским мифологемам, трактовавшим Польшу как мятежную провинцию, а католичество как главного врага святой Руси, соответственно, как самую зловредную ересь. Во-вторых, в силу действия социального конформизма писатели, по-видимому, желали скрыть свое польское происхождение. В-третьих, мы считаем, что на формирование негативной оценки поляков повлиял выявленный в классическом психоанализе механизм проекции. Под этим явлением подразумевается  невротический механизм, посредством которого человек, имея дело с другими людьми (или, шире говоря, с другими народами), накладывает на них, как на экран, какие-то свои представления, особенности, потребности, и пр., — самим по себе этим людям (или этим предметам) не свойственные.

В таких ситуациях индивид, не осознавая что-либо в себе самом, может бессознательно достаточно точно «отслеживать» это в других людях. Проекция основывается на том, что личность бессознательно приписывает другим людям качества, которые присущи самому проецирующему и которые он не хочет иметь, не хочет осознавать. То есть проекция становится своего рода самозащитой. Механизм проекции позволяет оправдывать собственные поступки. Например, несправедливую критику и жестокость по отношению к другим. В этом случае такой человек бессознательно приписывает окружающим жестокость и нечестность, а раз окружающие такие, то в его представлении становится оправданным и его подобное отношение к ним.

Конечно, проекция дает определенное удобство человеку, освобождает его от неприятных переживаний. Ведь гораздо спокойнее считать виновником всех своих неудач кого-то другого, чем признать не слишком лестные свойства характера в себе самом. Кроме того, всегда существует соблазн переложить ответственность за свои неприятности на кого-нибудь другого. Отсюда и миф о кознях злых иезуитов и поляках-заговорщиках в романах Всеволода Соловьева. 

Выявленные нами характеристики польского народа в творчестве Федора Достоевского и Всеволода Соловьева в дальнейшем могут послужить для составления более целостной имагологической типологии и для выявления динамики рецепции поляков в русской и украинской литературах, а также  изучения то, как межнациональные и межконфессиональные взаимоотношения отображались в художественной словесности. Проанализированные нами психоаналитические механизмы помогут вскрыть глубинные причины негативных оценок и способствовать их преодолению.

Список литературы

1.           Стемповский Ежи. Поляки в романах Достоевского // Новая Польша. 2000. № 7–8.  С. 54–67.

2.           Жакевич  Збигнев. Поляки у Достоевского  // Новая Польша. 2006. № 5. С. 35–40.

3.           Достоевский Ф. М. Записки из Мертвого дома // Ф. М. Достоевский. Собр. соч. в 15 т. М., 1988. Т. 3.

4.           Токаржевский С. Семь лет каторги / Отрывки и излож. В. Храневича // Русская старина, 1910. Т. 141.  № 2. С. 367–376; № 3. С. 605–621. 

5.           Соловьёв В. С. Княжна Острожская. М., 1994. 380 с.

6.            Соловьёв В. С. Изгнанник  // Вс. Соловьев. Хроника четырёх поколений. М., 1992. 430 с.

7.           Майоров М. В. Литературное родословие: поиски и находки. Тула, 2005. 245 с.

---

[1] Первая часть романа, в которой изображена деятельность князя Константина Острожского и описан его родовой замок, имеет строгую документальную основу, объем и задачи данной статьи не позволят нам подробно раскрыть этот аспект. Мы уже писали об этом в наших статьях: 1) Події польської історії в романі Всеволода Соловйова «Княжна Острозька» // Науковий Вiстник Волинского Национального университету. Серiя «Лiтературозвавство». 2010. № 3. С. 51–59; 2) Религиозно-философская проблематика романа Всеволода Соловьева «Княжна Острожская» // Вестник ННГУ. 2012. № 1. С. 309–316; 3) Миф об иезуитах в исторической и социально-психологической прозе Всеволода Соловьева  // Вестник Татарского государственного гуманитарно-педагогического университета. 2011. № 2. С. 210–215  и др.