В.В. Высоцкая. Пространственные координаты в «Петербургских повестях» Н.В. Гоголя

  В. В. Высоцкая

(Москва)

Пространственные координаты в «Петербургских повестях» Н.В. Гоголя

Любой сюжет художественного произведения можно рассматривать как ряд изменений – действительных или воображаемых. Развитие действия осуществляется при переходе из одного состояния в  другое, поэтому перед персонажем стоит проблема выбора: либо оставаться в прежнем  положении, либо перейти  из него в новое, иное. Однако выход из привычного состояния  связан с чувством страха и/или неуверенности и порождает отрицательные эмоции. Человек привыкает к старому пространству, которым пользуется бессознательно или подсознательно, а оказавшись в новом пространстве, лишается  опоры в виде уже познанных свойств  обжитого мира [4, с. 259].

Обычный, повторяющийся путь в его метафорическом содержании можно уподобить линейному движению в географическом пространстве. Воплощением протяженной линейности служит Невский проспект, прямая магистраль длиной четыре с половиной километра. В повести Н.В. Гоголя «Невский проспект» это место встречи всех, кто совершает по нему привычный  путь  в одно и то же время. Невский проспект, по выражению Н.В. Гоголя,  есть всеобщая коммуникация Петербурга, так что любой житель города, долго не бывавший у приятеля на Песках или у Московской заставы, здесь непременно с ним встретится.  

Невский проспект в описании Н.В. Гоголя – живое  существо, с которым происходят не сезонные, но  суточные изменения, всегда одни и те же: утром на нем оставляют след сапоги, запачканные известью, в двенадцать часов на проспекте появляются педагоги с  питомцами, вслед за ними приходят нежные их родители, а в благословенное время от двух до трех часов проспект  расцветает тысячами сортов шляпок, платьев, платков, в три часа он  покрывается зеленым,  в сумерки оживает и начинает шевелиться. Движение по Невскому проспекту также имеет свои особенности в зависимости от времени суток. С утра это медленное и сонное перемещение, когда у кондитерских  собираются нищие, а  иногда сонный чиновник  проплетется с портфелем под мышкою, и только мальчишки с готовыми сапогами бегут молниями по проспекту; затем на Невский проспект делают набеги гувернеры и гувернантки, и   здесь  значение внезапности и стремительности,  заложенное в сочетании делать набег,  контрастирует с описанием  величавости движений, солидности рассуждений и регулярности прогулок. Ближе к двум часам гувернеры вытесняются идущими под руку родителями, а в три часа случается новая перемена, когда  чиновники спешат пройтись по Невскому проспекту с осанкою, которая показывает, что они вовсе не сидели 6 часов в присутствии. С четырех часов Невский проспект пуст, и лишь какая-то швея перебежит через Невский проспект с коробкою в руках, но в сумерках настает таинственное время, когда меняется не только освещение, но и движения гуляющих, которые, как кажется, имеют какую-то безотчетную цель. Шаги всех ускоряются и становятся неровны, важные старики теряют свое благородство, с которым они прогуливались в два часа по Невскому проспекту, и бегут, подобно молодым чиновникам, чтобы заглянуть под шляпку издали завиденной дамы.

Во взгляде Н.В. Гоголя на движущуюся толпу сочетаются две разные точки наблюдения. С одной стороны, он разглядывает толпу изнутри, как бы слившись с ней, и подробно описывает внешность и одежду людей (бледные миссы; розовые славянки;  бакенбарды единственные;  усы чудные; тоненькие, узенькие талии; улыбку верх искусства; щегольской сюртук; перстень с талисманом;  греческий прекрасный нос). С другой стороны, это взгляд  сверху, поскольку проспект, покрывшийся чиновниками в зеленых вицмундирах, можно видеть только с высоты. С таким взглядом с воздуха согласуется описание дам, у которых рукава несколько похожи на два воздухоплавательных шара, так что дама вдруг бы поднялась на воздух, если бы ее не поддерживал мужчина. 

Таким образом, Невский проспект выступает в повести символом многолюдности и нескончаемого общего линейного движения, и это обычное, всегда повторяющееся движение вдруг прерывается словом «Стой!» В результате возникает ситуация выбора, порожденная внешними обстоятельствами, и два главных  персонажа повести  делают выбор в пользу отклонения от Невского проспекта. Пискарев совершает свой переход от линейного перемещения в трехмерное пространство, причем это пространство деформируется в соответствии с его возбужденным состоянием: Тротуар несся,  перед ним,  <...> мост растягивался и ломался на своей арке, дом стоял крышею вниз.

Стремительное перемещение незнакомки заставляет Пискарева  подчиниться  ее движению,  и автор  объединяет обоих персонажей глаголом лететь:

вслед за улетавшей вдали красавицей он летел так скоро, что сталкивал  беспрестанно с тротуара солидных господ;

он несся по легким следам прекрасных ножек, стараясь сам умерить быстроту своего шага, летевшего под такт сердца.

Взлет по лестнице  символизирует переход к движению по  вертикали   в состоянии подъема и возвышенных мечтаний: он видел, как незнакомка летела по лестнице, и сам взлетел на лестницу. <…>  Лестница вилась и вместе с нею вились его быстрые мечты, где глагол виться обозначает спиральное передвижение вверх,  смену эмоций, кружение мысли  и, кроме того, отсылает к описанию незнакомки (они вились, эти чудные локоны).

Возвышенное, благородное  отношение к незнакомке подчеркивается  обращенностью  ввысь, к небу, в его противопоставлении земному:

Воздушная лестница с блестящими перилами, надушенная ароматами, неслась вверх.

Но ему хотелось только увидеть дом, заметить, где имеет жилище это прелестное существо, которое, казалось, слетело с неба прямо на Невский проспект и, верно,  улетит неизвестно куда.

… вдруг возвысился перед ним четырехэтажный дом.

Он взлетел на лестницу. Он не чувствовал никакой земной мысли.

Во второй раз Пискарев также быстро взбежал на лестницу, составивши, по выражению автора, «легкомысленный план» спасения незнакомки, однако его предложение не было принято, поскольку  тот образ  жизни, который  она вела, представляется ей менее постыдным, чем работа (Я не прачка и не швея, чтобы заниматься работою!). 

Обратное движение вниз по лестнице в обоих случаях изображается вполне прозаично, контрастируя со взлетом вверх:

Бросился со всех ног, как дикая коза и выбежал на улицу.  

Он бросился вон, потерявши мысли и чувства.

Лестница, наряду с мостом, является границей, обозначающей переход между двумя разными пространствами, и для Пискарева границей между  «миром действительности и миром грёз, жизни и смерти» [2, c. 189] стало сновидение.  Случившийся с героем  разлад мечты и реальности привел к тому, что он предпочел жизнь в ирреальном мире, где он спал наяву и бодрствовал во сне. Это свойство смешения предметов в голове автор отмечает в Пискареве  еще до случившейся болезни, и следствием этого смешения явился  созданный в мечтах образ Перуджиновой Бианки, оказавшейся в реальности «двусмысленным существом». Осознание падения божественного образа   привело к его собственному выпадению из действительности, и в результате Пискарев  изменил своему предназначению  –  быть художником. С другой стороны, автор считает уже само появление художника в холодном Петербурге  странным явлением, поэтому его обреченность была обозначена в самом начале описания, где автор рассуждает о Пискареве и подобных ему художниках, не имеющих возможности развиться в земле снегов.

В отличие от Пискарева, для которого отклонение от своего пути содержало вертикальную составляющую,  Пирогов уклоняется  от движения по Невскому проспекту в сторону, но в той же плоскости, и в этой связи  неслучайно упоминание боковой двери, куда порхнула дама. Знаками разграничения двух пространств служат, кроме двери, темные Казанские  ворота и узкая грязная лестница, но движение Пирогова нисколько не похоже на взлет Пискарева и  характеризуется такими средствами, которые показывают определенность цели и отсутствие сомнений: устремился за блондинкою, не переставал преследовать незнакомку, смело пробрался, решился идти вперед.  Дальнейшее взаимодействие с блондинкой и ее мужем строится по следующей схеме: Пирогов хотел преклонить блондинку на свою сторону, а немец хотел отклонить русского офицера от заказывания шпор и избавиться от него. Соперничество закончилось поражением Пирогова, которое в пространственном отношении символизирует  вынужденное, а в последнем случае насильственное, движение  вниз по лестнице.

Характерно, что описание приключений Пирогова содержит  пространственно  определенные топонимы  (известный Шиллер, который живет в Мещанской улице; сапожник Гофман с Офицерской улицы), и он при следующем визите легко находит тот дом, где жила блондинка. Пискарев  же во время второго посещения долго не мог найти нужный дом, который располагался где-то в Литейной (казалось, память ему изменила).  Еще один контраст между персонажами выявляется в их отношении к происшедшим событиям. Вполне земной, лишенный воображения Пирогов мечтает о том, чтобы все происшедшее было сном, Пискарев, напротив, намеренно погружается в  пространство сновидений. Объединяет персонажей ситуация  обманутых ожиданий, поскольку Пискарев принял «двусмысленное создание» за идеальный образ, а самоуверенный Пирогов, который называет Пискарева простаком, счел  доступной  добропорядочную немку.   

Отклонение от своего пути оказалось для художника Пискарева необратимым и закончилось гибелью, а Пирогов, уклонившись на время от прямого пути, вскоре возвращается к обычной прогулке по Невскому проспекту.  

В повести «Нос» мотив пути реализуется в проблеме выбора между двумя различными возможностями, причем этот выбор может осуществляться на разных уровнях.

На уровне выбора между двумя желаниями:

«Сегодня я, Прасковья Осиповна, не буду пить кофий <…> а вместо того хочется мне съесть хлебца с луком»; 

Маиор Ковалев приехал в Петербург <…> искать приличного своему званию места: если удастся, то вице-губернаторского, а не то – экзекуторского.

На уровне выбора между двумя действиями или направлениями:

Он хотел его куда-нибудь подсунуть: или в тумбу под воротами или так как-нибудь нечаянно выронить; 

Вместо того, чтобы идти брить чиновничьи подбородки, он отправился в заведение «Кушанье и чай»; 

«Пошел прямо!» – «Как прямо? Тут поворот: направо или налево?»;

Он строил в голове планы: звать ли штаб-офицершу формальным порядком в суд или явиться к ней самому и уличить ее.  

На уровне выбора между двумя ситуациями:

«Вы уж лучше так оставайтесь, потому что можно сделать еще хуже».

На уровне выбора между двумя потерями:

Хотя бы уже что-нибудь было вместо носа, а то ничего!..;  

Будь я без руки или без ноги – всё было бы лучше.

На уровне выбора между двумя состояниями:

 Пьян ли я  вчера возвратился  или нет;

 Он начал щупать рукою, чтобы узнать, спит ли он? Кажется, не спит;

Это, верно, или во сне снится, или просто грезится.   

Автор постулирует возможность и необходимость выбора для персонажей и одновременно ставит задачи перед читателем, поскольку некоторые ситуации остаются без разрешения. Введение фантастического элемента позволяет автору оправдать  отсутствующую каузальность [3, c. 122],   поэтому в повествовании о бегстве носа отсутствуют связки между двумя фрагментами, и в результате  остается неясным: а) как нос переместился с лица майора в хлеб; б) как он вышел из хлеба и превратился в чиновника, опознаваемого в качестве носа самим майором,  а затем квартальным.

Кроме названных, существует еще ряд загадок, связанных с идентификацией носов.

– Не исключено, что нос, найденный в хлебе, не принадлежал Ковалеву, поскольку жена Ивана Яковлевича упоминает трех человек, которые жалуются, что цирюльник теребит им нос во время бритья, что еле держится, при этом никакие имена не называются. 

– Читатель не знает, чем закончился разговор цирюльника с квартальным надзирателем на мосту после того, как цирюльник швырнул в реку тряпку с носом,  поскольку происшествие совершенно закрывается туманом.

– Ковалев узнает свой нос, когда тот является в виде чиновника в мундире, но неизвестно по каким признакам. Позже он признает своим принесенный полицейским чиновником (в бумажке, а не в тряпке) нос по прыщику на левой стороне, но остается неизвестным, как полицейский чиновник узнал о том, что найденный (где и кем?) нос принадлежит Ковалеву.    

– Не является очевидным, что нос в мундире и нос, который садился в дилижанс, чтобы уехать в Ригу, – один и тот же. Их идентичность мог установить только тот, кто видел их обоих, но Ковалев видел только нос в мундире, а полицейский лишь того, который садился в дилижанс.

– Неизвестно, является ли нос, который сам вдруг встал на место, тем самым носом, который принес полицейский. Возможно, произошла подмена, поскольку нос, очутившийся на своем  месте,  был уже без прыщика.

Кроме того, в повести фигурируют другие носы, один из них якобы прогуливается по Невскому проспекту, другой в Таврическом саду, а третий находится в магазине Юнкера.

Идея размножения предметов часто возникает в гоголевских произведениях. Вспомним ощущение Пискарева, которому казалось, что какой-то демон искрошил весь мир на множество разных кусков;   наложение снов в «Портрете» и двоение, четверение самого портрета в глазах героя,  преследовавшее Шпоньку видение размножающихся  жен и  отчаяние Ивана Яковлевича, который видел, как на улице беспрестанно умножался народ.

Если принять версию о множестве носов, то можно объяснить их одновременное  присутствие в разных местах. Такое множество могло быть  совокупностью изначально разных носов, а могло образоваться размножением одного носа, в результате элементы множества расходятся в пространстве  в разных направлениях, теряя линейность перемещения.  

В повести «Записки сумасшедшего» герой совершает переход из реального мира в ирреальное пространство, а поводом для такого  перемещения служат необоснованные претензии на мгновенный вертикальный подъем по иерархической лестнице. Мелкий чиновник может в своих мечтах занять место генерала, турецкого посланника или испанского короля, поскольку в воображаемом пространстве не существует границ, и нет этических и социальных преград. Стимулом перехода в новое и высоко ценимое чужое пространство является напряженное внутреннее желание, соблазн, не отягченный оценкой справедливости собственных притязаний или  вопросом об уровне профессиональной компетентности, соответствующей новой должности. 

Среди героев гоголевских произведений есть и такие, которые осознают невозможность повышения статуса, но компенсируют это понимание тем, что уверяют себя и окружающих, будто препятствием для реализации карьеры  служит только собственное нежелание. Так, Шиллер говорит Пирогову: Что такое офицер! Мой сам <…> будет офицер: полтора года юнкер, два года поручик, и я завтра сейчас офицер. Но я не хочу служить. Претензии самого Пирогова простираются до получения должности вице-губернатора, одного из  высших чинов в Табели о рангах, но он согласен также служить экзекутором, который всего лишь ведает хозяйственными делами и надзирает за внешним порядком в канцелярии.    

Мотив искушения присутствует также в повести «Шинель», однако он не связан  с должностным ростом, поскольку  Башмачкина совершенно устраивает занимаемое им место, на котором он чувствует себя вполне уверенно.   Необходимость шить новую шинель породили внешние обстоятельства, а именно петербургский климат и неуступчивость Петровича, в результате в обычном движении Башмачкина по линии дом – департамент появилось отклонение  к дому Петровича. Новая шинель перевела Башмачкина в более высокое статусное состояние, символом которого стало движение вверх по лестнице в доме помощника столоначальника. После вечеринки перед Башмачкиным встал вопрос выбора пути в пространстве города, когда он приблизился к тому месту, где перерезывалась улица бесконечной площадью.    Площадь эта глядела страшною пустынею, и ее бесконечная открытость  порождала, с одной стороны, проспективность, с другой стороны, чувство беззащитности. Проблема выбора дороги в географическом пространстве города актуализируется как проблема выбора жизненного пути, существенно  важной и для самого автора в связи с ситуацией, сложившейся в 1836 году, когда он ушел из университета [1].    

Башмачкин, как и Поприщин, занимает должность титулярного советника, но два этих персонажа  заметно различаются своим отношением к обязанностям. Башмачкин служит своему делу ревностно, с любовью, испытывая наслаждение от своей работы, и даже дома занимается переписыванием. Поприщин, по словам его начальника, путает дело, и единственное, что можно ему поручить – очинивать перья для директора департамента, что, по мнению Поприщина, является знаком отличия. Дома он большей частью лежит  на кровати и  мечтает сделаться камер-юнкером или генералом, чтобы претендовать на руку дочери директора, а следствием необоснованных притязаний стало для Поприщина неконтролируемое выпадение из реальности. Башмачкин пережил действительную, а не воображаемую перемену статуса, которая закончилась катастрофой, однако  автор дает ему возможность пережить момент триумфа.

Таким образом, выбор между двумя возможностями  происходит в реальном или воображаемом пространстве, а переход в другое состояние  может быть  действительным  или потенциально возможным, сознательным или неосознанным, вынужденным или добровольным. Выбор модели поведения – остаться  в прежнем стабильном и безопасном состоянии или совершить рискованный переход в новое состояние – зависит как от внутренних качеств персонажа, так и от внешних обстоятельств. 

Список литературы

1.     Высоцкая В. В. Проблема выбора в повести Гоголя «Шинель» // Art Logos (Искусство слова): научный журнал. СПб., 2018. №1(3). С. 7–18.

2.     Попович Т. М. «Сны и предсонье»: дискурсы у Н. В. Гоголя и А. М. Ремизова // Гоголь и пути развития русской литературы. Сб. статей. М. 2019. С. 183–190.   

3.     Тодоров Ц. Введение в фантастическую литературу / пер. с фр. Бориса Нарумова. М., 1997. 143 с.

4.     Топоров В. Н. Пространство и текст // Текст: семантика и структура. М., 1983. С. 227–284.